Решила перечитать несколько своих старых постов и наткнулась на этот. Он мне так понравился, что я сохраню его здесь для себя.
«Любовь домохозяек и девочек-подростков» смотрел Эрвину в глаза с невыразимыми на словах ненавистью и разочарованием. Вызвать на серьезный разговор, чтобы потом, когда Кас начнет говорить прямо и без увиливаний, обвинять его в фарсе? В этом весь Розенблатт. Стоило ли рождаться ребенком, чтобы тебя таковым считали до скончания дней?читать дальше«Гадаешь, почему я не слушаю тебя? Пытаешься понять, почему я ложусь на амбразуру? – фыркнул про себя Каспар, будто бы прокурор мог прочесть его мысли. – Все очень просто. Бывают моменты, когда хочется в корне изменить свою жизнь. Мне осточертело быть клоуном на фоне Ингрид. Ос-то-чер-те-ло».
Кас боялся. Он боялся за свою репутацию, положение в обществе... жизнь. Эрвин во всем был прав. Не то время, чтобы проявлять себя. Не то место, чтобы геройствовать. Жить каждым днем в страхе, что кто-нибудь всадит тебе нож в спину – и это только за то, что случайно не назвал канцлера великим. Утрировано, но все же так и есть.
«Ты бы относился ко мне, как к равному, если бы не знал меня ребенком. Но если ты захотел себе противника – пожалуйста. Мне будет только на руку, что ты недооцениваешь меня».
- Не повышай на меня голос, - чуть успокоившись, Хаузер вновь стал говорить спокойным и ровным тоном. – У тебя всегда найдутся такие красочные аллегории, что я удивляюсь, как тебе они вообще на ум приходят? Моя передача – не игрушка. Сейчас это абсолютно неинформативное ток-шоу, не хватает только закадрового смеха. Взрыв на Потсдамской площади – это шанс изменить направленность передачи. Опять стать серьезным проектом – ты понимаешь, как для меня это важно? Нет, не понимаешь. Министерству угодно, чтобы я высмеивал оппозицию? Это не угодно мне. Я хочу говорить о политике, а не о клоунах с разукрашенными транспарантами.
«Пусть я эгоист. Пусть. Посмотри на себя, Эрвин. Кто ты? Ты в угоду папочке пытаешься сокрыть важные сведения, и кое-кто тебя за это по головке не погладит. Да, террористы только и ждут освещения происшествия, и, если они не получат его, тот, кому принадлежала идея удержать информацию, поплатится».
- Я хочу помочь тебе с...
Не успел Каспар договорить – да что уж говорить, он даже прикурить не успел! – как Эрвин сорвался с места и, схватив собеседника за грудки, протащил по столу. Казалось, лишнее слово – и Касу долго придется восстанавливать свое лицо после нанесенных побоев. Журналист благоразумно молчал, выслушивая все, что говорил ему старый приятель, хотя с каждым словом сердце молодого человека сжималось от обиды.
Страшно. Да, когда Эрвин вел себя, как хренов маньяк, становилось не на шутку жутко. Кас прикусил нижнюю губу, с достоинством терпя унизительные встряхивания.
- Переоценил... – Кас не узнал собственного голоса. В горле пересохло от волнения, слова звучали сипло и приглушенно, подобно речам умирающего. – Переоценил, - повторил он, сжимая зубы и, наконец, вырываясь из рук генпрокурора. – Когда у тебя появится хоть капля уважения ко мне, позвони. Сам позвони, а не твоя идиотка-секретарша. И надеюсь, у тебя хватит ума передо мной извиниться.
Хаузер бросил на безнадежно испорченную скатерть деньги и ушел.
Если когда-то Каспар и считал сидящего оставшегося за столом человека другом, то теперь их хорошим отношениям пришел крах. Как легко можно сломать старую ветку дерева, всего лишь приложив немного силы, так же просто растоптать дружбу, длившуюся уже больше двадцати лет. Одно неверно сказанное слово – и точка. Конец. Жаль только люди так и не научились стирать память.